Экс-министр культуры Молдавии режиссёр Вячеслав Мадан уже 32 года ставит в Кишинёве «Поминальную молитву» по рассказам Шолом-Алейхема. В интервью Jewish.ru он вспомнил, как Марк Захаров и Евгений Леонов заразили его этой еврейской пьесой.

Работать над спектаклем по Шолом-Алейхему вы стали с подачи Марка Захарова. Как именно все произошло?
– В 1987 году я, уже давно состоявшийся в Кишинёве актёр, проходил Высшие режиссёрские курсы при ГИТИСе в Москве. На стажировку меня посылали то к Андрею Гончарову, то к Олегу Ефремову. Я же хотел к Марку Захарову (https://jewish.ru/ru/people/culture/190893/). Когда в очередной раз к нему попросился, товарищ-распределитель закрыл дверь: «Обещаю, что подпишу, но честно скажи, ну чего тебя так тянет к этому еврею?» Я пробормотал: «Честно, я бы хотел стать евреем, чтобы бороться с вами». Он разозлился, порвал бумагу. Но волею судьбы я все-таки попал в «Ленком» к прославленному Захарову. Он тогда ставил пьесу «Поминальная молитва», написанную Григорием Гориным по мотивам рассказов Шолом-Алейхема «Тевье-молочник». И попросил меня посмотреть репетиции, которые проводил приглашённый режиссёр, работавший над «Поминалкой». Я вижу: тупик. Попробовал обсудить это с вышеупомянутым постановщиком. И он мои догадки подтвердил: «С этими актёрами невозможно работать!» В какой-то момент психанул, собрал чемодан и уехал. Вот тогда Марк Анатольевич и поручил мне заняться постановкой «Поминалки».

У Захарова главную роль в спектакле играл Евгений Леонов. Как вам с ним работалось?
– Первая встреча прошла хуже некуда. Он предложил поработать над монологом. Сначала один вариант, мне очень понравилось. Затем другой вариант этого же монолога. Я опять сказал, что понравилось. Но когда он предложил мне третий вариант, я снова выразил свой восторг. Тогда он собрал своим тетрадки, пошёл к двери и сказал: «Я думал, ты режиссёр, а ты – дерьмо».

Это был для меня шок! Я всю ночь не спал и был готов утром уехать обратно в Молдову. Но переломил себя, пришёл на репетицию, после которой Леонов вдруг снова изъявил желание поработать над текстом. Предложил другой монолог, я выслушал и заметил: «Я бы здесь сделал иначе». И понеслось! Потом смотрю на часы – уже за полночь. Леонов говорит: «Садись, подкину тебя на машине». И в машине уже с улыбкой: «Ну вот, всё-таки ты режиссёр! Зачем же притворялся?»

Я считаю Захарова и Леонова своими учителями. Когда Марк Анатольевич предложил мне остаться в «Ленкоме», я отказался. Родился я в Молдове – здесь моя семья, здесь мои корни. Захаров был так удивлён: «Я никому ещё не предлагал, а вы отказываетесь?» Пришлось мямлить: «Да я бы с вами и без зарплаты работал. Но должен быть там». В ответ он предупредил: «Там провинция, чем лучше будете работать, тем хуже для вас».

Когда вы вернулись в Кишинёв, то первым делом взялись ставить именно «Поминальную молитву». Почему?
– Тогда в 1988 году я пошел работать в Русский театр. Труппа ждала русского режиссёра, а получила молдаванина. Но нас сплотил этот спектакль о евреях. Ведь когда-то у театра было много зрителей-евреев, но в последнее время они перестали ходить в театр. Я люблю эту пьесу, потому что обожаю прямой еврейский юмор – в лоб, без полутонов. Но тогда я решил для себя: это ни в коем случае не будет калька с московского спектакля. В общем, получил благословление на право постановки от Горина – и приступил. Спектакль идёт в Кишинёве уже 32 года.

Как приняли пьесу о евреях в неспокойные 90-е?
– Мы репетировали на фоне митингов на центральной площади под крики «Чемодан, вокзал, Россия!». Настроение у меня тоже было так себе. Как-то в полночь ко мне в кабинет, где я работал при свете настольной лампы, зашёл хореограф нашего спектакля Саша Бихман – еврей и ветеран войны. Какой был человечище! Юморил без остановки. Так вот, достал он бутылку вина и стаканы и спрашивает: «Чего ты такой грустный и злой?» Я и ответил: «Да надоело. Молдаване меня ненавидят за то, что я с русскими, а те в свою очередь вменяют в вину, что я – не русский». Он засмеялся: «Свой среди чужих и чужой среди своих. Ты же об этом делаешь спектакль». И то правда.

Как отреагировала на постановку местная еврейская община?
– На министерском худсовете после показа первого спектакля присутствовали три известных критика: русский, молдавский и знаменитый писатель-идишист Ихил Шрайбман. Первые двое спорили между собой, русский я или молдавский режиссёр. А Шрайбман спросил меня: «Ты еврей?» Я пошутил: «Да кто ж его знает? Столько народов прошли через эти земли: немцы, русские, украинцы, евреи. Может, прабабушки знают. Но я думаю, что молдаванин». Он сказал так: «Даже если ты не еврей, я бы тебя им сделал». Я сострил: «Только без обрезания». Но был счастлив от такой оценки безмерно.

Помню, когда мы только начали играть «Поминалку», то на премьере в зрительном зале запахло нафталином – в прямом смысле этого слова. Пришли возрастные евреи, доставшие из шкафов свои праздничные костюмы и туфли. Этот аромат с тех пор присутствовал на всех показах «Поминалки». Но, конечно, не обошлось и без критики. В одном из отзывов написали, что мы неправильно показали ритуал еврейской свадьбы. Я посмеялся. Ещё в «Ленкоме» пьесу разбирали под микроскопом лучшие специалисты-евреи, знавшие толк в традициях. Просто та критикесса, видимо, изучала свадьбу не в том месте, какое описывал Шолом-Алейхем, в каком-то совсем другом местечке.

Чьё мнение для вас было самым ценным?
– В мае 1989-го мы показывали спектакль в Одессе – я страшно боялся. Думал, зрители начнут потихоньку уходить, ведь молдаване замахнулись на святое – Шолом-Алейхема. Но вот прошли десять минут, и зал, в котором собрался весь еврейский цвет города, задышал в унисон со сценой. Когда спектакль закончился, нас долго не отпускали со сцены. Сарафанное радио разнесло весть о «Поминалке» по всей Одессе, и в итоге нам пришлось отыграть ещё два спектакля, хотя уговор был на один показ.

Ещё в Москве мы с Леоновым придумали мини-монолог, предваряющий действо. Он выходил на сцену в джинсах и куртке. Атеист же был отпетый. Мы, кстати, спорили об этом много, потому что я-то как раз верил в Б-га. Но он произносил со сцены честно, что Б-га он не знал – так уж его воспитали, однако хочет, чтобы вот именно сейчас Б-г его – «и всех нас» – услышал. И благословил на «Поминальную молитву». И вставал на колени. Я перед каждым спектаклем, при закрытом занавесе говорил актёрам: «Ребята, Б-г ещё раз разрешает нам сыграть этот спектакль. Давайте устроим для зрителей праздник души».

Молочник Тевье и его Голда – кто они для вас?
– Шолом-Алейхем взял их образы из Библии, из легенды о многострадальном Иове. Григорий Горин соорудил из серии рассказов о местечке великолепную конструкцию – правда, поменял его название с Касриловки на Анатовку. Сверхзадачу этого спектакля я определил так: «Добрые люди всегда найдут возможность жить и взаимодействовать вместе, пока не вмешиваются политика и власть». По судьбе Тевье можно анализировать, через какие беды проходит человечество и как оно выживает. А Голда – это настоящая «а идише маме», пчёлка-труженица, фундамент домашнего бастиона. Когда у мужчины есть такой крепкий тыл, он может горы свернуть.

В 2002–2006 годах вы занимали пост министра культуры Молдовы, а позже работали дипломатом. Каково это – поменять творчество на кресло чиновника?
– Я не хотел быть функционером. Тогдашний президент Владимир Воронин вытащил меня из театра и назначил министром. Тогда время было страшное, зарплаты выдавали галошами и рисом. Я поставил условие, что из культуры не отдам ни одной ниточки – и одновременно начал работу над законом о театре. Тогда открылись границы, все хотели играть в Париже, Лондоне, Токио. А я настоял на пункте, который многим не понравился: каждый театр обязан хотя бы 30 спектаклей в год отыграть на сельских площадках. Сам более 14 лет работал в театре и каждое лето гастролировал по сельским домам культуры. Это трудно, но здорово. А нынешние сельчане не видели хорошего спектакля лет 30. Сейчас, когда встречаюсь с бывшими коллегами-министрами, они недоумевают: «Ты что, себе ни одной фирмы не создал?» Не создал. Мне, как пел Высоцкий, перед Б-гом есть в чём отчитаться.